— Скажите, ну разве будет для вашей сестры, матери или для вашего мужа обидно, что вы случайно не пообедали дома, а
зашли в ресторан или в кухмистерскую и там насытили свой голод. Так и любовь. Не больше, не меньше. Физиологическое наслаждение. Может быть, более сильное, более острое, чем всякие другие, но и только. Так, например, сейчас: я хочу вас, как женщину. А вы
Зашли в ресторан, в круглый зал, освещенный ярко, но мягко, на маленькой эстраде играл струнный квартет, музыка очень хорошо вторила картавому говору, смеху женщин, звону стекла, народа было очень много, и все как будто давно знакомы друг с другом; столики расставлены как будто так, чтоб удобно было любоваться костюмами дам; в центре круга вальсировали высокий блондин во фраке и тоненькая дама в красном платье, на голове ее, точно хохол необыкновенной птицы, возвышался большой гребень, сверкая цветными камнями.
Не желая видеть Дуняшу, он
зашел в ресторан, пообедал там, долго сидел за кофе, курил и рассматривал, обдумывал Марину, но понятнее для себя не увидел ее. Дома он нашел письмо Дуняши, — она извещала, что едет — петь на фабрику посуды, возвратится через день. В уголке письма было очень мелко приписано: «Рядом с тобой живет подозрительный, и к нему приходил Судаков. Помнишь Судакова?»
Неточные совпадения
За церковью,
в углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «
Ресторан Пекин». Он
зашел в маленькую, теплую комнату, сел у двери,
в угол, под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они сидели за двумя столами у буфета, и до него донеслись слова...
«Занятно», — подумал Старцев, выходя на улицу. Он
зашел еще
в ресторан и выпил пива, потом отправился пешком к себе
в Дялиж. Шел он и всю дорогу напевал...
В 1875 году, когда цирк переезжал из Воронежа
в Саратов, я был
в Тамбове
в театре на галерке,
зашел в соседний с театром актерский
ресторан Пустовалова. Там случилась драка, во время которой какие-то загулявшие базарные торговцы бросились за что-то бить Васю Григорьева и его товарища, выходного актера Евстигнеева, которых я и не видел никогда прежде. Я заступился, избил и выгнал из
ресторана буянов.
Прежде всего
зашел к портному, оделся с ног до головы и, как ребенок, стал обсматривать себя беспрестанно; накупил духов, помад, нанял, не торгуясь, первую попавшуюся великолепнейшую квартиру на Невском проспекте, с зеркалами и цельными стеклами; купил нечаянно
в магазине дорогой лорнет, нечаянно накупил тоже бездну всяких галстуков, более нежели было нужно, завил у парикмахера себе локоны, прокатился два раза по городу
в карете без всякой причины, объелся без меры конфектов
в кондитерской и
зашел к
ресторану французу, о котором доселе слышал такие же неясные слухи, как о китайском государстве.
Без денег нельзя было ни купить табаку, ни прокатиться на извозчике, ни
зайти к дешевой раскрашенной проститутке, ни посидеть часок-другой
в излюбленном
ресторане, который более всего притягивает к себе бродяжнические вкусы старых актеров.
Через неделю, провожая Нору с большого вечернего представления, Менотти попросил ее
зайти с ним поужинать
в ресторан той великолепной гостиницы, где всемирно знаменитый, первый соло-клоун всегда останавливался.
В первый же день, как Володя съехал на берег и после прогулки по городу
зашел в так называемый «устричный салон», то есть маленький
ресторан, где специально ели устрицы и пили пиво, разносимое молодой чешкой, — почти вся прислуга и
в отелях и частных домах была
в то время из представителей славянского племени (чехов) и чернокожих — и среди ряда стульев у столиков сел вместе с доктором за один столик, Володя просто-таки ошалел
в первое мгновение, когда, опершись на спинку своего стула, увидал по бокам своей головы две широкие грязные подошвы сапог.
К тому же, на горе Висленева, у него были свои привычки: он не мог есть бараньих пилавов
в греческой кухмистерской восточного человека Трифандоса и
заходил перекусить
в ресторан; он не мог спать на продырявленном клеенчатом диване под звуки бесконечных споров о разветвлениях теорий, а чувствовал влечение к своей кроватке и к укромному уголку,
в котором можно бы, если не успокоиться, то по крайней мере забыться.
Катя после службы
зашла пообедать
в советскую столовую. Столовая помещалась
в нижнем этаже той же «Астории»,
в бывшем
ресторане гостиницы. Столики были без скатертей, у немытых зеркальных окон сохли
в кадках давно не поливаемые, пыльные пальмы. Заплеванный,
в окурках, паркет. Обед каждый приносил себе сам, становясь
в очередь.
При всей"буршикозности"корпоративного быта уличных оказательств молодечества почти что не водилось: шумной, бешеной езды, задиранья женщин, ночных скандалов.
В одиннадцать часов педеля производили ночной обход всех
ресторанов и пивных,
заходили во все квартиры, где"анмельдованы"были попойки, и просили студентов разойтись.
У Герцена собирались по средам
в довольно обширном салоне их меблированной квартиры. Только эту комнату я и помню, кроме передней.
В спальню А.И. (где он и работал и умер) я не
заходил, так же как на женскую половину. Званых обедов или завтраков что-то не помню. Раза два Герцен приглашал обедать
в рестораны.
Можно было обратиться к одному из ближайших к тюрьме
ресторанов, через посредство знакомых или комиссионера, находящегося при тюрьме, и просить хозяина
ресторана зайти в контору тюрьмы, чтобы уговориться об условиях присылки пищи.
А вчера Ваня
заходил за ней
в исходе осьмого и проводил из
ресторана поздно,
в начале второго. Их впускал швейцар. Он, наверное, доложил хозяйке на счет"новоприезжей барышни".
Феклуша
зашла с подругой
в один из нижних
ресторанов пассажа, выпила на ее счет несколько рюмок водки и отправилась с ней
в ее вертеп, переступила его порог, рассуждая мысленно, что она может уйти отсюда, когда ей заблагорассудится.